Комната пышет теплом, словно сердце лета, напоена моим парфюмом – сладким, дурманящим жасмином с землистой, хищной ноткой сандала, смешивающимся с тяжелым, жирным ароматом пчелиного воска от свечей. Они мерцают на деревянной полке, отбрасывая тени, что качаются на стенах с нежным цветочным узором, словно скрывая то, что происходит между нами. Свет от лампы с тканевым абажуром льется мягкими золотистыми пятнами, создавая иллюзию кокона, ловушки, где мы отгорожены от мира. Кровать застелена шелковой простыней, прохладной, с едва уловимым ароматом лаванды, что пытается успокоить мои взбудораженные нервы, она тихо поскрипывает, словно живое существо, которое ждет, приглашая погрузиться. За окном гудит вечерний город – приглушенные клаксоны, шорох шин по мокрому асфальту после дождя, но звуки далеки, словно с другого измерения, из скучного, несуществующего мира. Воздух густой, наэлектризованный, напоен предвкушением, время замерло, лишь наше неровное, слишком громкое дыхание рвет тишину. Старый вентилятор в углу гудит низким ритмом, как барабан, отбивающий пульс моего тела, а на подоконнике стоит забытая чашка чая, от которой тянется тонкая струйка пара, смешиваясь с запахом влажной земли с улицы, придавая помещению привкус тленности и жизненной силы одновременно.
Я сижу на краю кровати в шелковой блузе цвета кофе с молоком, что кажется чужеродной, слишком целомудренной и облегает мои изгибы, и темно-синей юбке, туго обтягивающей бедра, подчеркивая их массивность. Под блузой – красный кружевной бюстгальтер, яркое, дерзкое пятно, поддерживающее тяжелую, полную грудь, соски уже напряжены, твердые, как камушки, едва проступают сквозь тонкую ткань, дразня. Красные трусики с веревочками, завязанными по бокам, больно впиваются в кожу, оставляя красные полосы. Мои короткие брюнетистые волосы аккуратно уложены ежиком, макияж – тонкие стрелки на глазах, розовый блеск на полных губах – выглядит свежо, но я чувствую, как ладони потеют, а пальцы дрожат, теребя, рвя подол юбки. Не выгляжу ли я нелепо? Старой? Непривлекательной? Смогу ли я ему понравиться? Сможет ли мое тело ответить? – мысли гудят, словно бешеный рой пчел, жалящий мой мозг. Я избегаю его взгляда, хотя губы дрожат от сдерживаемой улыбки, от надежды, что пробивается сквозь страх.
Он стоит передо мной в хлопковой рубашке цвета хаки, облегающей худощавые плечи, подчеркивая кости, и брюках, что свободно болтаются, скрывая легкое пузцо, которое кажется таким настоящим, таким живым. Его пальцы дрожат, когда он касается верхнего пуговицы рубашки, что кажется преградой на пути к его телу, и он улыбается: "Если я застряну в этой рубашке, не вызывай спасателей, ладно?" Я хихикаю, но смех выходит нервный, скрипучий, щеки пылают, сердце колотится так, гулко, словно хочет вырваться из груди, что кажется, он слышит его стук. Его седая бородка вздрагивает, когда он улыбается, и это успокаивает – он настоящий, человечный, со своим страхом, со своей неуверенностью, со всеми своими недостатками, которые вдруг кажутся притягательными. "Я не порноактер, но постараюсь не облажаться", – добавляет он, и я смеюсь, но смех отрывистый, ладони сжимаются в кулаки, словно готовясь к удару, к чему-то неотвратимому.
Его рука касается моей, пальцы горячие, слегка влажные, кожа шершавая от мозолей, свидетельствующих о физическом труде, о реальной жизни. Я вздрагиваю, хочется отдернуть руку, спрятаться в себя, но его тепло манит, как магнит, притягивая меня к себе. А что, если я не смогу? Что, если мое тело, измученное годами, отмеченное возрастом, которому за пятьдесят, не отзовется, как раньше? Я помню те несколько раз, когда всё было… пусто. Мертво, лишено ощущений. Его глаза, теплые, проникновенные, с едва заметной тревогой, но полны такого глубокого, неприкрытого желания, словно говорят: "Я жажду тебя", и это разжигает искру, что тлела под пеплом, но стыд сковывает, как холодные, тяжелые оковы, что держат меня в плену прошлого. Его нежность, эта неожиданная, спасительная нежность, дает смелость, крохотное зернышко отваги, и я позволяю его пальцам сплестись с моими, чувствуя, как мы становимся единым целым, хотя мои дрожат, а дыхание сбивается, становится тяжелым, как перед погружением.
Он наклоняется, его рука скользит по моей ладони к запястью, где пульс бьет, словно бешеный барабан, отбивая ритм моего страха и желания. Кожа горячая, пылающая, с едва заметными волосками. "Ты точно этого хочешь?" – шепчет он, голос дрожит, чувствуется его собственная борьба, глаза пылают, зрачки расширены, словно поглощают меня целиком. Я киваю, шепчу: "Да", но голос едва слышен, сдавленный страхом, горло сжимает. А если я не готова к этой глубине? Если всё испорчу? Если мое тело предаст меня? Наши губы сливаются – поцелуй жадный, глубокий, забирающий воздух, его язык проникает в мой рот, горячий, шершавый, как наждак, что снимает слой стыда, сплетается с моим. Я отвечаю, сначала робко, неумело, но его напор разжигает, словно огонь, охватывающий сухой хворост, и я прижимаюсь ближе, чувствуя, как тело размягчается, плавится под его прикосновением. Его руки обнимают мою талию, пальцы сжимают крепко, ощутимо, но нежно, скользя по изгибам бедер, находя места, которые давно ждали прикосновения. Я стону в его губы, это первый, неконтролируемый звук моего освобождения, стыд тает, отступает под натиском страсти, но сердце колотится, словно перед прыжком с высочайшей скалы в неизвестность. Свечи потрескивают, огоньки качаются, тени танцуют на стенах, а вентилятор гудит, добавляя ритм нашему дыханию, что становится все глубже, тяжелее.
Он расстегивает мою блузу, медленно, содержательно, пуговица за пуговицей, обнажая красный кружевной бюстгальтер, который теперь кажется горячим, как раскаленный уголь на коже. Соски, твердые, набухшие, невыносимо чувствительные, проступают сквозь тонкое кружево, темнеют под тканью, обещая наслаждение. Он снимает бюстгальтер, резким, но бережным движением, и моя грудь, тяжелая, полная, с заметными следами времени – бледными растяжками, освобождается, голая, открытая для его взгляда. Соски – маленькие, розовые, острые, готовые к касанию, напряжены, окружены нежной ареолой, что тоже кажется чувствительной. Я инстинктивно прикрываю их руками – боже, не слишком ли они… настоящие? Старые? Несовершенные? – но он отводит мои ладони: "Не прячься, ты прекрасна. Ты – воплощение желания". Его голос хриплый, дрожит от похоти, глаза горят, поглощая меня взглядом. Я улыбаюсь, но щеки пылают, жар разливается по коже, стыд слабеет, но еще цепляется за меня. Я тянусь к его рубашке, пальцы путаются в пуговицах, от нервозности и нетерпения, и он улыбается: "До утра будем раздеваться, что ли?" Мы смеемся, но мой смех нервный, напряжение спадает лишь немного, оставляя место для нового, еще более сильного предчувствия. Его грудь – худая, с мягким седым пушком, что щекочет ладони, ребра едва проступают под кожей, создавая рельеф, пузцо мягко выпирает, что делает его таким земным, таким желанным. Я глажу его, чувствуя тепло кожи, эту подлинность, и он вздыхает, словно сбрасывает бремя, отпуская свой собственный страх.
Он укладывает меня на кровать, движения осторожны, словно я из стекла, из хрупкого хрусталя, но одновременно властны. Моя грудь качается, тяжелая, полная, соски напряжены, кожа покрывается мурашками под его взглядом, который ощущается как физическое прикосновение. Он касается их пальцами, обводя контуры ареол, едва сжимая, мягко, но ощутимо. Я вздрагиваю, жар между ног нарастает, становится горячим, пульсирующим центром. "Они идеальны, самые красивые, – шепчет он, голос низкий, хриплый от желания, и я стону, не в силах сдержать звук, когда его губы касаются соска. Он целует мягко, нежно, но влажно, язык скользит по чувствительной коже, облизывая, затем посасывает, втягивая его полностью в рот, словно желая поглотить целиком, едва прикусывая зубами, вызывая острую, приятную боль. Я выгибаюсь, тело невольно следует за наслаждением, чувствуя, как импульсы наслаждения растекаются от груди к низу живота, собираясь там в тугой клубок. Его пальцы сжимают вторую грудь, мягко мнут ее, большой палец трется о сосок, вызывая тихий крик, что едва вырывается из горла. Я хватаюсь за его волосы, впиваясь пальцами, ища опоры в этой волне ощущений. Тени от свечей качаются, простыня сминается, прохладная в контрасте с горячей кожей, а вентилятор гудит, словно чувствуя мой пульс, подгоняя его.
Он спускается ниже, губы оставляют влажный, пылающий след на моем животе, где кожа мягкая, податливая, с едва заметными складками, которые он целует, принимая их. Я дрожу, все мое тело вибрирует в предвкушении, когда он стягивает юбку и красные трусики, что кажутся теперь абсолютно лишними, развязывая веревочки, что оставляют легкие, но заметные следы на бедрах. Моя киска – голая, полностью открытая, выбритая пару часов назад, беззащитная, розовые губы блестят от соков, что уже обильно покрывают их, клитор – крохотная жемчужина, тугой бутон, что пульсирует, спрятанный в нежной складке. Я хочу свести ноги – спрятаться, защитить эту святыню – не выглядит ли это странно? Не слишком ли я открыта? – но он разводит их шире, решительно, властно, его глаза пылают, как у Индианы Джонса, нашедшего самый ценный клад. "Это произведение искусства, живое, дышащее, – улыбается он, и в его улыбке столько похоти, столько восхищения, и я смеюсь, но смех срывается, превращаясь в стон, когда его губы касаются моей кожи, первое, электрическое прикосновение к самому чувствительному месту.
Он целует внешние губы – мягкие, пухлые, уже набухшие от крови и желания, горячие, влажные, с тонким ароматом жасмина, что теперь смешивается с моим собственным запахом, создавая пьянящую смесь. Его язык скользит по ним, медленно, смакуя, исследуя каждый изгиб, каждую складку, словно смакуя. Я вздрагиваю, мое тело отвечает мгновенно, бедра дрожат, невольно сводятся, мышцы напрягаются. Он разводит губы пальцами, шире, открывая доступ, обнажая внутренние лепестки – тонкие, розовые, влажные, покрытые липкими, блестящими соками. Клитор пульсирует, бьется под его взглядом, маленький, но невероятно чувствительный, когда он лижет его, нежно, но настойчиво, кружа языком. Я стону, громко, бесстыдно, пальцы сжимают простыню – боже, не слишком ли я громко? Не слишком ли быстро я сдаюсь? Он чередует движения: легкие лизки по клитору, едва касаясь, затем посасывание, втягивая его в рот, словно желая поглотить целиком, язык бьет ритмично, быстро, как сердцебиение перед смертью, словно задавая пульс моему телу. Соки текут обильнее, потоком, липкие, густые, стекают к тугой дырочке попы, что тоже дергается от напряжения и близости, хлюпанье звучит, становится все громче, когда его язык проникает глубже, вглубь щели, раздвигая лепестки, забираясь туда, куда давно никто не проникал. Он добавляет палец, один, второй, скользя вдоль щели, растягивая ее, исследуя, едва касаясь входа, находя самые чувствительные места, затем посасывает клитор сильнее, с большим напором. Я дрожу, мое тело бьется в судорогах, бедра сжимают его голову, прижимая его к себе с отчаянием и желанием, хриплю: "Войди в меня… прошу, я хочу тебя! Заполни меня!" Свечи мигают, тени качаются, вентилятор гудит, подгоняя мой жар, мое безумие.
