Я пробудилась на заре, задыхаясь, разбуженная видением, ярким, как полуденное солнце. Мне восемнадцать — тот самый возраст, когда матушка моя, леди Элизабет, родила меня, и сия мысль, подобно тени, преследует меня, пробуждая смутное предчувствие. Во сне я брела по бескрайней равнине, где высокие травы хлестали обнажённые бёдра мои, а над главою плыли облака, пышные, словно кружева невесты. Тёплый, влажный ветер обволакивал меня, проникая под тонкое полотно сорочки, лаская кожу меж грудей, скользя по сокровенным местам. Облака спускались ниже, их мягкие края касались тела моего, подобно устам пылкого возлюбленного, слизывая капли пота с выи, обвивая сосцы, ныряя в жаркую глубину меж бёдер. Я пала в травы, раскинув длани, и облака накрыли меня, их тепло проникало в недра мои, наполняя сладостным трепетом. Я вскричала, выгибаясь, лоно моё содрогалось, и тёплая влага, исторгнувшись, пропитала землю, оставляя аромат страсти. Открыв очи, я узрела, что простыни подо мной промокли, а тело моё трепещет от восторга, вызванного сим видением.
Сорочка моя задралась, обнажив груди, живот, влажные завитки меж бёдер. Сосцы, твёрдые, как спелые ягоды, ныли от вожделения, и я сжала их перстами, ощущая, как острые иглы наслаждения пронзают меня до самых недр. Персты мои скользнули ниже, к набухшим, липким складкам, и я раздвинула их, чувствуя, как горячая влага струится по внутренним сторонам бёдер, оставляя лужицу на льне. Я была столь влажной, что три перста вошли в меня без труда, и я задвигала ими, опасно прогибая внутрь нежную хрупкую преграду, что отделяет меня от мира взрослых женщин, воображая твёрдую плоть, что наполняет меня. Бёдра мои извивались, клитор пульсировал под большим пальцем, и я достигла восхитительной сияющей вершины, сдерживая вопль, пока тёплые струи брызнули на длани, пропитывая простыни мускусным запахом моего возбуждения. Но разум мой не утихал: что, если сии чувства — грех?
Я откинула покрывало, силясь отдышаться, и узрела тень за приоткрытой дверью моих покоев. В тени угадывался Эдвард. Очи его, тёмные, как безлунная ночь, пожирали меня — мои растрёпанные кудри, обнажённые бёдра, блестящую от влаги кожу меж ног. Я не шелохнулась, дозволяя ему взирать, ощущая, как лоно моё сжимается под его взором, моля о ласке. Стыд боролся с желанием: должна ли я отвернуться, сохранить девичью чистоту? Или уступить огню, что сжигает меня? Он молча удалился, а я осталась лежать, терзаемая мыслями. Желала ли я его возвращения? Желала ли я, чтобы он коснулся меня там, где персты мои только что были? И если да, то ради чего — любви или животной похоти?
***
Матушка моя, леди Элизабет, сочеталась браком с Эдвардом два лета назад. Он был младше её на семь годов — статный, с телом, подобным мраморным изваяниям древних. Мышцы его перекатывались под кожей, когда он двигался, и я не могла отвести очей от широких плеч, плоского живота, линии бёдер, исчезающей под поясом панталон. Он обучался в академии телесных искусств, и грация его завораживала: каждый шаг был исполнен силы, каждый жест — уверенности. Улыбка его была открытой, но в очах порой мелькало нечто тёмное, от чего сердце моё трепетало. Он был благосклонен ко мне, шутил, пособлял по хозяйству в нашем обширном поместье, но я мечтала о ином — о дланях его, обвивающих талию мою, об устах его, ласкающих выю мою, о теле его, прильнувшем ко мне. Но мысли мои терзали: могу ли я желать супруга матушки? Не есть ли сие предательство?
Эдвард пробуждал во мне чувства, кои я страшилась назвать. На озере, где мы купались, я разглядывала его: капли воды стекали по груди его, панталоны обтягивали бёдра, подчёркивая твёрдый контур естества его. Я воображала, как раздвигаю чресла его, как персты мои касаются его там, как он твердеет под устами моими. По ночам я внимала их с матушкой утехам — приглушённым стонам, скрипу ложа, ритмичным шлепкам тел. Я лежала во тьме, касаясь себя, персты мои тёрли клитор, повторяя ритм соития счастливых супругов, пока огненная волна оргазма не накрывала меня, оставляя липкую влагу на простынях и аромат страсти моей. Но после наслаждения приходил стыд: как могу я, девица восемнадцати лет, предаваться сим грешным грёзам?
Я ведала их скорбь. Подслушав беседу матушки с приятельницей, я узнала, что она не в силах зачать младенца. Глас её дрожал, когда она говорила о страхе утратить Эдварда, о том, как отсутствие наследника разрушает их союз. Эдвард обнимал её крепче, но я зрела тоску в очах его. Я не желала, чтобы семья наша распалась. Слишком живо помнила, как ссоры и разводы раздирали юность мою, оставляя шрамы на сердце.
***
Однажды матушка призвала меня в свои покои. Очи её были влажны, длани теребили край шали. Она заговорила шёпотом, словно страшась, что стены услышат.
— Я не в силах более зачать и родить младенца, — молвила она. — Но мы с Эдвардом жаждем наследника. Сие спасёт наш союз. Умоляю тебя… выноси его для нас. От Эдварда. Ты схожа со мною, он будет наш. Сие останется тайной.
Слова её поразили меня, словно гром. Родить младенца? От Эдварда? Разум мой вопил, что сие безумие, но тело предало меня — я ощутила жар меж бёдер, воображая естество его, входящее в меня, семя его, наполняющее недра мои. Сердце моё разрывалось: долг перед матушкой или чистота души моей? Я кивнула, не доверяя гласу своему.
— Согласна, — выдавила я.
***
Дни тянулись мучительно. Я избегала очей Эдварда, но присутствие его было повсюду — в запахе его пота и благовоний, в звуке шагов его. Мои грёзы становились всё ярче: я воображала длани его, раздвигающие бёдра мои, язык его, исследующий лоно моё, естество его, растягивающее меня до предела. По ночам я предавалась утехам одиноким, персты мои гладили набухший клитор, ныряли в глубину, пока восторги не оставляли меня дрожащей, с мокрыми простынями и бёдрами, липкими от сока моего. Но разум терзал: не предаю ли я матушку, желая её супруга? Не гублю ли я душу свою?
Когда с утра матушка объявила, что отбудет вечером к родне и вернется через неделю, я поняла: сие свершится ныне.Ее взгляд рассеянно скользил по мне. Что было в нем? Ревность? Надежда? Доверие? Сие ускользнуло от разума моего. Я была уже где-то далеко, в чертогах сладкого греха.
Я была на грани весь день, тело пылало, сосцы ныли, лоно пульсировало, пропитывая бельё влагой. Вечером Эдвард постучал в мои покои. Я стояла в тонкой сорочке, влажной после купели, с каплями воды, стекающими по вые и грудям. Взгляд его прошёлся по мне, задержавшись на твёрдых сосцах, проступивших сквозь ткань, на блестящей коже меж бёдер, где губы мои раскрылись, обнажая клитор, набухший от вожделения.
— Ежели передумаешь, я пойму, — молвил он, но глас его был хриплым, а очи пылали страстью.
Я покачала головой. Я жаждала его — ради матушки, ради себя, ради огня, что сжигал меня изнутри, хоть разум кричал о грехе.
Он приблизился, и я задрожала, когда длани его легли на плечи мои. Он сорвал сорочку, обнажив груди, живот, влажные завитки меж ног. Персты его сдавили сосцы мои, теребя их, пока я не застонала, ощущая, как влага струится по бёдрам, оставляя лужицу на полу. Он опустился на колени, раздвинув чресла мои, и я ахнула, когда уста его прильнули к клитору. Он лизал меня жадно, язык его кружил вокруг набухшего бутона, нырял в глубину лона, а два перста растягивали меня, двигаясь в ритме, что заставлял меня извиваться. Щетина его колола кожу, слюна его смешивалась с соками моими, и я вцепилась в кудри его, крича, когда восторг разорвал меня. Тёплая струя брызнула на лицо его, стекая по щекам, и он слизал её, взирая в очи мои с голодной улыбкой. Сердце моё билось: неужели я пала так низко? Или сие — лишь долг?
Он воздвигся, и я узрела естество его, вырвавшееся из панталон — длинное, твёрдое, с жилами, выступающими под кожей, головкой, влажной от смазки, что капала на половицы. Я опустилась пред ним, уста мои сомкнулись вокруг головки, язык мой исследовал её, пробуя солоноватый вкус. Я заглатывала его глубже, ощущая, как он упирается в горло, слюни мои текли по стволу, капая на груди мои, оставляя блестящие дорожки. Он застонал, персты его сжимали кудри мои, но он остановил меня, воздвигнув на ноги. Разум мой вопил: остановись, беги! Но тело желало иного.
— Ложись, — прохрипел он.
Я пала на ложе, раздвинув бёдра, губы мои раскрылись, блестя от влаги, клитор пульсировал, моля о ласке. Он навис надо мною, естество его скользнуло по складкам моим, дразня клитор, пока я не взмолилась, задыхаясь. Он вошёл одним резким толчком, и я вскричала, ощущая, как он ломает мою девственную преграду, растягивает меня, наполняя до предела, головка его упиралась в недра мои. Бёдра его бились о мои, естество входило глубоко, касаясь точки, что заставляла меня выгибаться. Персты мои впились в спину его, я обхватила его ногами, соки мои текли, смешиваясь с потом его, пропитывая ложе. Он схватил запястья мои, прижав их над главою, и ускорил ритм, яйца его шлёпали о ягодицы мои, а я стонала, ощущая, как стенки мои сжимают его. Я достигла вершины, вопя, бёдра мои дрожали, лоно исторгло тёплую влагу слегка окрашенную кровью, что брызнула на естество его. Он напрягся, дыхание его стало рваным, и я ощутила, как струи семени его наполняют меня, горячие, обильные, стекая по ягодицам моим на простыни, оставляя липкий след. Стыд накрыл меня: что я наделала?
Он отстранился, тяжело дыша, и коснулся щеки моей. «Благодарю», — прошептал он. Я кивнула, но внутри всё пылало. В купели я смывала семя его, ощущая, как оно липнет к коже, стекая по ногам, смешиваясь с соками и кровью моими, и силилась постичь, что ныне будет. Ради матушки ли я пошла на сие? Или ради собственной страсти?
